Как огромное, живое существо, вздрагивала от взрывов, земля. Дмитрий не только слышал, видел, но физически ощущал каждой частицей, каждой клеткой морозящий душу полет подлых, неотвратимых пуль, злое фырчанье уродливых осколков. В ожидании встречи с этим смертельным металлом тело неимоверно, до боли напряглось. Казалось, что эту упругость не сможет пробить ни пуля, ни осколок…

   Молнией мелькнула в воспаленном мозгу мысль: «Видимо это и есть тот ад, которым пугают попы свою паству» - подумал он, глубже вжимаясь в смесь грязного снега и мерзлой земли. Вокруг все дрожало и стонало, выли снаряды, свистели пули, стонали раненые. Тающая на лицах земля стекала за одежду, слепила глаза, уродовала внешность. Периодически все сливалось в сплошной вой. И тогда, когда лейтенант Воробьев кричал команды, и когда ему отвечали солдаты - никто никого не слышал. Просто зевали ртами, как выброшенные на берег рыбы. У некоторых из ушей шла кровь.

   Солнце над головой, высотка, которой бойцы должны овладеть, все было окутано дымом, гарью, осколками, пулями.

   Никто не знал, когда этот кошмар закончится, и кому повезет пробежать эти несколько десятков шагов к жизни или смерти…

   Бой длился всего около часа. Но и командиру и бойцам казалось, что прошла уже вечность.

   За это короткое время уже прожито несколько жизней… 

   За это короткое время из четырех десятков солдат осталось чуть более половины…

   Справа, посреди высотки, из хорошо укрепленного дота тяжело и зло бил пулемет. Бил прицельно, монотонно. Чувствовалась хорошая выучка, уверенность и хладнокровие. Фашист зарабатывал свой Железный Крест. Ему его вручат вместе с увольнительной. И он поедет к своей жене, к маленьким киндер. Таким же маленьким и симпатичным, какие были у этих солдат, которых он «сажал» на мушку прицела, и короткими очередями, хладнокровно, цинично расстреливал. Одного за другим. Спокойно, с удовлетворением, как в тире, считая один, два…

   Три раза лейтенант подымал своих солдат в атаку, и в третий раз град свинца и стали укладывал их на черный, смешанный с гарью и землей, снег. Связи не было, но Воробьев знал: там, в штабе ждут результатов их атаки. От них теперь зависело: сможет ли помощь пробиться к правому флангу, где уже вторые сутки ведут смертельный бой два батальона.

   Справа, сзади в двух шагах от командира, в свежей воронке лежали рядовые Черныш и Герасименко. Впереди, слева от лейтенанта, за уцелевшим кустом шиповника, вжавшись в грязную смесь, ожидал команды Дмитрий. И когда пришло время, он быстрее почувствовал, чем увидел, как вдруг в наступившей тишине резко поднявшись во весь рост, лейтенант призывно крикнув: «- За мной! За Родину! Вперед!» – бросился к высотке. Все бойцы последовали за ним. Прыжок один, другой! К доту оставалось несколько метров. Дмитрий напряг силы для последнего рывка. Еще немного, еще чуть, чуть.…И, вдруг, тишину разрывает холодящий тело, и душу свист летящего фашистского снаряда. На глазах у командира и бойцов огромный столб черного снега и земли взметнулся возле солдата…

                                    ***

   Фронт медленно, но уверенно двигался на запад. Гитлеровцы, чувствуя свою кончину, дрались ожесточенно. Прошло всего несколько дней, как и село, и окрестности были местом, жестокого боя. Поэтому тишина, что наступила на территории полевого госпиталя, который располагался в сельской школе, давила на уши, расслабляла.

   И врачи, и санитары наслаждались долгожданным спокойствием. Даже санитарная собака, по кличке Ася и та, греясь в слабых лучах весеннего солнца, всем своим видом показывала, что и ей приятно, когда не гремит канонада, не рвутся снаряды, не нужно ползти под свист пуль и осколков к раненым. Санитар Ивашов, в чьем введенье была Ася, занят своими основными обязанностями, за своей помощницей особо не наблюдал. Собака была спокойной, дисциплинированной, беспокойства никогда не приносила, особого внимания не требовала.

   Поэтому Ивашов был удивлен, когда на следующее утро он увидел Асю с апортом в зубах, что на ее языке означало: «- Я нашла раненого. Требуется помощь людей». Где? Откуда мог взяться раненый, если фронт ушел на запад уже несколько дней назад? Невероятно. Но начальник госпиталя посылает нескольких санитаров с собакой…

                                       ***

   Самарканд. Город легенда, город древнейшей истории. Уникальный город - музей Среднеазиатской богатейшей культуры.

   Война отсюда была далеко, но ее дыхание чувствовалось повсюду. Не были такими богатыми, шумными от крика зазывал-продавцов, знаменитые восточные базары. Немноголюдны мечети и медресе. Не так бодро кричал мула, зазывая на молитву. На железнодорожной станции день и ночь на запад, на фронт, шли груженые продуктами, одеждой, медикаментами, оружием, составы.

    Лица горожан, особенно эвакуированных, посеревшие, уставшие. В глазах тревога, настороженность, предчувствие беды. И в этом была причиной не только война, гремевшая за тысячи километров отсюда, и напоминающая ежедневно о себе страшными похоронками. Здесь в городе, в ближайших кишлаках и аулах, зашевелились недобитые банды басмачей, провоцированные фашистскими диверсантами. Их нукеры, пользуясь темнотой, отсутствием боеспособной охраны, нападали на военные склады. Грабили лекарства, одежду, продукты, предназначенные фронту. Громили военкоматы, жгли на полях стога хлеба. 

   Дать серьезный отпор бандам не было сил. Людей не хватало. Все было брошено на фронт, все для победы. Поэтому, какое- то время басмачи чувствовали себя безнаказанно, внося сумятицу в жизнь города. Чувствовалась нервозность, напряженность, недоверие. Люди по ночам никого не пускали в дом.

   Ксения, невзирая на сильную усталость, на время близкое к полуночи, лежала с открытыми глазами. Горькие, тревожные мысли не давали уснуть. Вот уже два с половиной месяца как получила извещение, что ее Митя пропал без вести. Сразу еще теплилась надежда: - «Не вдова я, нет! – кричала ее душа,-- Чего на фронте не бывает? Вон какие истории люди рассказывают. Ведь тело то не нашли».

   Но потом пришло письмо от земляка, Василия Герасименко. Она его помнит на память: « - Уважаемая Ксения Остаповна! Искренне сочувствую Вам. Но Ваш муж, а наш друг и товарищ Дмитрий Лукич погиб у нас на глазах. Мы все это видели. Да и после боя, когда взяли эту проклятую высоту, мы все, кто был на ногах, тщательно обыскали то место, где взорвался снаряд.… И все же, Вы держитесь. За его смерть мы сполна отомстим проклятым гитлерюгам». Слезы потекли само собой. Ксения бросила быстрый взгляд на спящих детей, лежащих «покотом» на глиняном полу, на матрасах, наполненных соломой.

   Они не должны видеть ее слабости, они не должны знать правды пока у матери теплится надежда…

   Руководство опытного хозяйства, где она работала, старается ей помочь: выделяет иногда кое какие продукты, но этого для растущих детских организмов совсем мало. Выделить больше – нет возможности. Ведь многодетная Ксения не одна, их, эвакуированных и местных здесь много. И у всех дети, и у всех мужья где-то на фронте или…

   Да, «держитесь».…Но как продержаться ей одной, с пятью детьми на руках в чужой стороне, с чужим языком, обычаями? Как их прокормить, одеть, обуть, обогреть в городе, где не хватает хлеба, дров, медикаментов? Они уже давно пухлые от постоянного недоедания.

   По утрам, уходя на работу, она целует их каждый раз, прощаясь: застанет ли кого в живых?...

   Когда-то высокая, стройная, чернявая, с длинными, тугими волосами Ксения, поражала своей красотой. Ее неиссякаемая энергия, трудолюбие, веселый, задорный характер сводил с ума всех парней в Александровке. Но это было так давно…

   Сейчас она сильно изменилась. Истощавшая, с почерневшим от работы и забот лицом, одетая в старую, изрядно поношенную телогрейку, стала мало похожая на ту заводилу, которой была раньше. Но крепилась. Иначе нельзя. Пропадут без нее дети, пропадут. Тем и жила.

   Усталость брала свое. Глаза медленно закрывались. Еще несколько секунд и Ксения бы уснула, но, настороженным ухом услышала какие-то посторонние звуки за глиняной стеной. Немедленно очнулась, с тревогой прислушалась. Возле дома кто-то ходил. На фоне станционных шумов отчетливо слышалось присутствие постороннего. Молнией резанула мысль: бандиты! Начала тормошить старшенькую Розу. Ей всего одиннадцать, и истощенная до предела. Но те еще помельче и послабее. Другого выхода нет. Тяжело просыпаясь, Роза спросила: -- Ма, что случилось? Ты чего среди ночи то?

   --Тише, доця. Слышишь, возле дома кто-то ходит? Ты бери кочергу вон за дверью, а я топор. И тихо. – Шепотом повелела мать. Переступая через спящих, они быстро, как им казалось, вооружились и были готовы достойно принять непрошеных гостей.

   Подсвеченные светом, что долетал к ним со станции, мать и дочь стояли возле двери напряженно вслушиваясь. Кто-то, постукивая то ли деревянной палкой, то ли чем- то другим, тяжело дыша, подошел к двери, постучал сразу тихо, не смело. Мать прижала палец к губам, запретив дочери откликаться. Последовал более громкий стук, более настойчивый.

   -- Кто там?— сжимая до боли в суставах топор, дрогнувшим голосом спросила Ксения.

   --Ксеня, открой!— послышался из-за двери чужой, хриплый, еле слышный голос.

   --Папа! Папочка приехал!— вскрикнула Роза, выпустив кочергу. Откинув дверной крючок, она распахнула настежь дверь, включила свет. Ксения, тихо вскрикнув, не выпуская из рук топор, медленно скользя по стене, сползла на пол. Легкий обморок толи от голода, толи от внезапного волнения. Из темноты в помещение сразу показались два деревянных костыля, затем, слегка согнутый, в непривычной шинели, почерневший, появился Дмитрий.

   Розе странно было видеть отца на костылях, и она на какую то секунду замешкалась. А придя в себя, бросилась обнимать его, успокаивать мать.

                                 ***

   До утра сидела вся семья, кто за столом на лавке, кто по-узбекски, прямо на полу, благо у Ксении был, редкий на то время, выходной. Перебивая друг друга, то смеясь, то плача, рассказывали, как прожили, а точнее как выжили в эти тяжелейшие, страшные годы. С большим удовольствием поедали не богатый солдатский паек…

   Когда к утру страсти немного поутихли, мать, не выдержав, спросила отца, как удалось ему выжить?

   --А собачка Ася меня спасла.— Начал свой рассказ Дмитрий.-- Когда снаряд рванул рядом, вот и подкосило меня осколками. Нашпиговало под завязку. Сверху землицей смешанной со снегом укрыло. Потому-то хлопцы и не нашли меня, а лейтенант послал тебе извещение.… Я же лежал под этой земельно-снежной кашицей в коме несколько дней, пока умница санитарочка-собачка Ася меня не унюхала.— Улыбнулся он.-- Ну а дальше начинающаяся гангрена, удаление осколков. Правда, не удалось все вытащить. Но хирург обещал, что их можно попытаться вытащить попозже. Благо, что хоть ноги удалось сохранить.… Но ничего, проживем. Мы ведь теперь вместе, и нас вон сколько!— и Дмитрий обвел тем, еще довоенным, спокойным, вселяющим уверенность взглядом всю свою малолетнюю, истощенную «армию», доедающую остатки его солдатского пайка…

   Ксения почувствовала, поверила, поняла, ощутила: - вернулся отец, вернулся ее муж!.. И стало у нее на душе тихо и спокойно. Митя, ее Митя все придумает, все решит. Иначе не может быть!

                                  P. S.

   Уже давно нет наших любимых, дорогих родителей, проживших, без преувеличения сказать, героическую, и вместе с тем удивительно скромную жизнь. Вырастив шестерых, (уже после войны родилась самая меньшенькая сестренка Зоя), имея награды, отец боевые, а мама за доблестный труд во время Отечественной войны, они никогда не требовали никаких льгот, поблажек.

   Нет уже и сестренки Розы, так храбро бросившуюся на помощь маме в ту далекую военную ночь, и до конца своей жизни, работавшую в шестнадцатой больнице хирургом а, затем в поликлинике Днепропетровского шинного завода рентгенологом-консультантом.

   Нет и старшего брата Юры, моряка-десантника, строителя Севера...

   Им не довелось дожить до этого, не поворачивается язык сказать, а рука написать «светлого дня».…

   До слез обидно за тех, кто сложил молодую голову, не успев даже познать любви. За тех, кто проливал кровь на полях сражений. Кто, голодая, недосыпая, на пределе человеческих сил ковал победу в тылу. Кто мерз в партизанских землянках, рискуя жизнью, подрывал фашистские составы. Обидно за тех, кто во время послевоенной разрухи жертвовал здоровьем, отдавал последние силы на восстановление нашей Социалистической Родины.

   Обидно, что дети и внуки многих этих людей, кто умышлено, кто по своей глупости, кто из-за лени, ПРЕДАЛИ их. Предали Родину, за которую ОНИ отдавали свои жизни, свое здоровье. Предали все то, что с таким трудом досталось нашим отцам и дедам. И получается, что все, чем жили, чего добивались потом и кровью наши славные предки, было НАПРАСНО…

   Тяжелее всего смотреть, когда увешанный боевыми наградами ветеран, получает из рук предателя-президента очередную награду за измену своим товарищам, за измену их идеалов. Когда по телевизору выступая, такой ветеран готов лизать зад тем, кто предал народ, продал и продает врагам нашу страну, за которую так дорого заплачено….

   Когда идут колонной ветераны, воевавшие под красными знаменами СССР, но на праздник Победы впереди их несут желто-блакитные стяги, под которыми стреляли им в спины вояки ОУН-УПА, у меня возникает вопрос: Не бутафория ли это?

   Как могут побывавшие в самом страшном пекле ветераны, терпеть такое унижение и издевательство!? Ведь когда то они не позволяли такого даже своим смертельным врагам—фашистам!

   Выходит, могут. Потому, что силы уже не те, слабые стали. Не могут сдачи дать этим обнаглевшим фашиствующим капиталистам во главе с буржуазным руководством страны, начисто забывшим, кому жизнью своей они должны быть вечно обязаны….

   Защитить же вымирающее героическое поколение некому….

 

          В. Матросов 15.04.2011