— Станислав Александрович, как вы проводите в Харькове эти революционные дни? В каких делах и мыслях?

— Во-первых, я не считаю их революционными. События на киевском майдане — это вторая попытка оранжевого государственного переворота, опирающегося на русофобские, пронацистские, необандеровские силы, с умелым политтехнологическим использованием неблагоприятной социально-экономической ситуации на Украине.
  С 25-го по 30-е ноября я находился в России. Побывал в Белгороде у матушки. А в Москве и Суздале состоялось подведение итогов IV литературного форума «Золотой Витязь», который проводится в рамках одноименного Международного славянского фестиваля искусств. Форум, как известно, возглавляет народный артист России Николай Бурляев. Начиналось всё с кинофестиваля, а сейчас это уже целый венец форумов — театральный, музыкальный, экологический, славянских силовых единоборств и других.
   На пресс-конференции в Доме кино 26 ноября, в которой мы участвовали вместе с Николаем Бурляевым и рядом писателей и артистов (среди них народной артисткой Украины Раисой Недашковской, народным артистом России Юрием Назаровым), я говорил, что в эти дни в Вильнюсе проходит саммит, на котором В. Янукович не подпишет Соглашение об ассоциации с Евросоюзом...

   О том, что уже идет «майдан» и во что это будет выливаться, полной картины на тот момент не было, но уже было ясно, что это инспирированный извне и упавший на подготовленную здесь почву антиконституционный переворот, продолжение североафриканских бунтов и потрясений — Ливии, Египта, Сирии, приблизившихся теперь к нам.
   Вот такие, собственно, дела и мысли. Там, в Москве и Суздале, это были дела объединительные — направленные на упрочение славянского мира, центром коего является Русский Мир. Здесь дела другие, я бы сказал, принципиально антимайданные.

— Сейчас вам приходится быть в большей степени публицистом?

— Увы. Если говорить о политических, горящих проблемах Украины. Но я помимо этого пишу о русской литературе, культуре, православии, на исторические темы — о подвижниках Русской церкви, о духовных святынях и праздниках, выпустил несколько книг о храмах, о наших общерусских святынях. Только что вышла книга в Белгороде «У ограды бела града», вызванная к жизни личными и общими белгородско-харьковскими связями. Ее презентация прошла в Харькове в августе и 13 декабря состоится в Белгородском музее-мастерской заслуженного художника РСФСР С.С. Косенкова.

— В смутные времена работается сложнее? Легче? Сложные вопросы, которые вызывают напряжение в обществе и вряд ли обретут ответы в результате «майдана» — стимулируют творчество или отвлекают и раздражают?

— Естественно, отвлекают и раздражают. Никакого стимула в смуте нет. Стимул есть в благодати, спокойствии... В толпе же — только страсти и беснования. Творчески работать в условиях общественного психоза затруднительно. Особенно когда этому психозу раз за разом подвергаются твои коллеги и друзья. Русские произведения, написанные в страшные, смутные дни, — это, в основном, публицистика: тот же Бунин с «Окаянными днями», дневники Пришвина – писателя, которого мы знаем совсем с другой стороны – с острыми социальными и политическими вопросами. Такие же острые, нелегкие раздумья того же периода есть у художника Нестерова и у многих других.

— «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!.. Не будь тебя — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома»,— сказал Тургенев. Вам помогает?

— Русский язык — часть моей сущности. Язык — это одна из ипостасей Отечества. Я, будучи литератором, воспринимаю это вполне остро. Но язык важен и для человека нелитературного. Язык является составляющей частью духовности, самоидентификации личности и общества. И это выбор, идущий еще от матери, может, и от прасознания.

— Уистен Хью Оден сказал в интервью: «У поэта есть только один долг перед государством — задавать пример правильного использования родного, повсеместно искажаемого языка. Физическую силу приходится применять, когда слова теряют свое значение». Согласны? Не потому ли не все ладно в нашем государстве, что языковая проблема стоит острейшим образом?

— Искаженный, помраченный язык — свидетельство и результат неправильной мысли, искаженного дела. И отсюда — весь деструктив окружающей нас жизни. Мы активно усвоили ложную идеологию разброда, разрухи, начавшихся с 1991 года. И мы видим деструктив уже более двух десятилетий украинской незалежности. Практически непрекращающаяся смута, и вот теперь усиление хаоса, нарастание социальной, духовной энтропии.

   В результате, если говорить об экономике, о средних зарплатах и пенсиях, Украина живет как минимум в три раза хуже России. Но главное — духовное помрачение, формирование и нарастание ксенофобии, ломка цивилизационных завоеваний тысячелетия.
   А долг поэта — это сложная тема. Не знаю, кому и что должен поэт. Любимому государству, Отечеству он что-то должен как гражданин. Но тому украинскому лжегосударству, которое строится сейчас как антирусский проект, лично я ничего не собираюсь быть должен.

   Для меня истина такова: чем быстрее антирусский проект, то есть Украина как не-Россия, закончится, тем лучше для всего населения. Нынешняя политическая доктрина Украины есть ложь о русском человеке.
Если говорить о функции поэта, то она определяется не им самим. Он, скорее, инструмент. Его дар является поручением. Даже сочиняя трагические произведения, поэт гармонизирует мир. А гармония, красота — одна из Господних ипостасей. В этом смысле поэт есть функция, в этом внутреннее долженствование для него – создавать красивое, и, быть может, прекрасное. Даже если он говорит языком, включающим разные лексические уровни, разные стили. Пушкин уверял, что нет слов плохих, а есть неправильное их употребление. Могут быть разные слои — от базарного до высокого, архаического, который используется у нас в церковных службах, но литератору нужно суметь их симфонически соединить.

— Главная проблема сейчас, кажется, заключается в том, что друг друга не понимают даже говорящие на одном языке. И речь не только об украинских политиках: у них взаимопонимание, видимо, в должностных инструкциях не прописано. Участвующие в протестах клеймят позором тех, кто, по их выражению, сидит на диване. И не оставляют им права предпочитать эволюцию революции. Сидящие на диване, не вникая в детали, считают протестующих истеричными бездельниками. Можно ли надеяться на то, что мы когда-нибудь друг друга поймем? И что мы можем, должны для этого сделать?

— Есть теория и практика малых дел. Ты на своем месте находишься — делай, что должно, и будет тебе. Кто-то пишет публицистические статьи. Кто-то выступает с литературными сочинениями, в меру дарования.
   Можно ли надеяться, что мы найдем общий язык? К прискорбию, начиная с 2004 года, длятся острые противостояния. Люди ссорятся. Бывшие друзья, которые вроде бы выросли вместе и лет по тридцать казались друг другу духовно и душевно близкими, — вдруг обнаруживают меж собой пропасть. Я для себя это комментирую как противостояние на духовном плане. Другого объяснения у меня нет для действий тех, кто готов впадать, в частности, в «оранжевое» беснование, вплоть до перемены собственной духовности, измены Родине и присягания каким-то новоявленным государствам, которые являются осколками великого Отечества, временно пребывающего в расчленении.
   На Украине отчетливо проявился каинов комплекс ревности к родному брату — ревность к России. Украина предпринимает попытку себя противопоставить и осознать чем-то иным. А чем иным — непонятно. Позитива ведь нет, а есть только рефлективный, то есть отраженный свет. И попытка забвения того, что Украина, вот эта территория — Малороссия, Киевская Русь — является изначальной и неотъемлемой частью большого Русского Мира.

   Частью, которая всегда питала русское православие, русскую духовность, наполняла в том числе и русскую культуру — вспомним многих русских святителей, выходцев из Малороссии, а также писателя Гоголя, живописца Боровиковского, композитора Глинку, который в Малороссии капеллу собирал и Гулака-Артемовского вывез в Питер, где учил композиторскому мастерству, и так далее.
   Поймем ли мы друг друга? Большой вопрос. Нынешняя смута является Божиим попущением и свидетельством нашей греховности, гордыни. Чем может закончиться это геополитическое столкновение, сказать трудно. Дай Бог, чтоб обошлось без братоубийственной войны, без войны вообще. Увы, тлеющая гражданская война в умах продолжается здесь уже четверть века, и даже более того.
   И что значит — «договориться»? Кто с кем должен договариваться? Поэт-харьковчанин Чичибабин сказал: «Я с Родины не уезжал. За что ж ее лишен?»

   Мы здесь родились, здесь живем. Вот я, выпускник Харьковского института радиоэлектроники и советский офицер запаса, присягал в 1982 году одному государству, СССР, и одним Вооруженным силам, и больше никогда ничему не присягал. С 1991 года, с нарастающей претензией, ко мне приходят в дом, в мое сознание и все время неотступно забивают мне в голову чуждые мне, вражеские ценности. Меня непрерывно атакует вся эта распоясавшаяся, выползшая из пещер и схронов бандеризация, фашизация, нацизм, русофобия.

   В Харьковский национальный университет, учрежденный по Указу Государя Александра I в 1804 г., сегодня приезжает с лекциями львовская нацистка Фарион (вступившая в КПСС в 1988 г.), которая теперь функционер комитета по образованию в Верховной Раде. В университет же приезжал, при правлении Ющенко, наш «закадычный враг» Бжезинский и высказывался в том духе, что мы, мол, успокоимся, когда танки НАТО будут стоять на границе Белгородской области.

   Я могу с этим смириться? Нет. Я с этим никогда не смирюсь и всегда буду этому противостоять в той мере, которой будет требовать ситуация. С бесами, врагами я договариваться не собираюсь.

— Вы смирились уже с тем, что именно с такими, безнадежными, вопросами обращаются к писателям, людям искусства? Или, не формулируя вопросов, просто ждут ответов — в художественной форме или публицистической. Правильно ли мы делаем, адресуя людям искусства самые сложные и важные вопросы?

—Есть, условно говоря, простые люди, которые читают — и мы все относимся к этой категории. Другое дело, что это за чтение и сколь конструктивно мы можем применить вычитанные знания.  

   Сложные вопросы исподволь поселяются в нас, ведут какую-то работу. И опять-таки, «много званых, да мало избранных»: в одном человеке работа совершается более плодотворно, в виде, может быть, духовного деяния, а в другом — никак. То есть идет простое перемалывание, умножение дурной бесконечности.  

   Прочти хоть десять тысяч томов, — толку все равно может не быть, а будет каша в голове. Горе от ума. Грех суемудрия. Подтверждение этому мы сейчас видим во многих умах. То есть опять-таки ответ существует на духовном плане. Если литература служит совершенствованию человека, если говорит о проблемах человека, о его жизни, душе — это одно. Бах утверждал, что музыка должна либо славить Господа, либо служить спасению души, в противном случае — это просто шум или дьявольское теньканье.
   А что касается смотрения на писателя как на идола, то известно же: не сотвори себе кумира. Писатель — грешный человек, как и все. Другое дело, ему бывает поручено сказать о чем-то высоком, выдающемся, духовном, спасительном. «Мы не врачи — мы боль», — сказал писатель. В этом есть часть правды.

 — В каких еще книгах вам приходилось находить ответы на важные вопросы?

— Прежде всего, это великая русская литература, которую Томас Манн назвал святой. А Поль Валери сказал, что Европа в свое оправдание предъявит три достижения – это древнегреческую античную, культуру итальянского Возрождения и русскую литературу XIX века.

   А я бы добавил еще какие-то книги русского ХХ века. Мне, допустим, близки многие писатели второй его половины — те, кого называют деревенщиками — например, В. Распутин, а также В. Шукшин, Е. Носов, К. Воробьев, Ю. Казаков, Ю. Трифонов и многие другие.

   Были и в советское время у нас писатели замечательные — и ответы у них мы порой находили. Через них приходили к каким-то духовным текстам. Конечно, лучшие образцы искусства нам помогают находить пути к любви и спасению.

— Потому что дает образы более яркие и доходчивые, чем те, что мы можем найти в выпуске теленовостей?

— Образность впечатляет, задевает эмоции. И, в отличие от повседневной жизни, конечно, человека сильнее включает. Например, кино. От середины 1960-х до начала 1980-х у нас сняты десятки высокоэстетичных шедевров отечественного кинематографа, сделанных с немалым духовным светом, высоким уровнем этического мышления. Это совершенно поразительное искусство, которое может вызывать в человеке состояние катарсиса. «Пять вечеров» Н. Михалкова по пьесе Володина, «Двадцать дней без войны» А. Германа по Симонову и его же «Проверка на дорогах». У Михалкова я также люблю «Неоконченную пьесу для механического пианино» и «Несколько дней из жизни Обломова». Кстати, гончаровский «Обломов» – это, может быть, самый русский роман и один из самых мной любимых. Не надо забывать и о западном искусстве, в котором немало шедевров.
   Или перечитайте сегодня на смутную и кровавую петлюровскую жовто-блакитную тему произведения уроженца Киева Михаила Булгакова — рассказы «Киев-город» (1923), «Я убил», «Дни Турбиных», роман «Белая гвардия».
   Актуален и роман «Жизнь Клима Самгина» — великое слово о порче русской интеллигенции. Не столь давно, в 1988 г., режиссером Титовым по роману снят изумительный 14-серийный телефильм. Но это непростое чтение — для культурных, вдумчивых людей. Остались ли такие на Украине? В Киеве?..
   Ценна книга Ф. Степуна «Мысли о России» — самое значительное произведение выдающегося мыслителя о русской смуте 1917-го и последующих лет...

— Как вы считаете, должна ли быть дистанция между писателем и властью, писателем и политикой? Какая дистанция? Пропасть? Колючая проволока? Просто знак со взаимным предупреждением «Осторожно! Убьет!»?

— Сложный вопрос. Бродский сказал: «Лучше жить в провинции у моря». Это отрадная мечта, но жизнь часто ставит нас в иные условия. Когда в 2004-м году ко мне лично подступили к горлу с тем, что на Украине опять все будет иначе — оранжево и окончательно русофобски, шароварно, я воспринял это очень остро. И как раз тогда активно занялся публицистикой, стал работать в газете экс-губернатора Харьковщины Евгения Кушнарева «Новая демократия». Евгений Петрович, Царство ему Небесное, пригласил меня как писателя в марте 2006 года, прямо перед выборами в парламент, за круглый стол с В. Януковичем, лидером Партии регионов. В Киев было приглашено более трех десятков деятелей культуры. Я говорил о том, что если не будет русского слова, русской культуры в украинской среде, то продолжится культурная деградация, от чего и сбежал в свое время из Киева кинорежиссер Параджанов. Тогда украинская «незалежная» журналистка настигла его на родине, в Тбилиси, куда он вернулся, и восклицательно спросила, что же будет с Украиной, ожидая вздоха восхищения; а Параджанов сказал: «Ничего не будет». — «Как?! А что же будет?» — «Будут усиливаться местечковость и хуторянство».

    Он дал абсолютно точный диагноз, подтвердившийся теперь двумя десятилетиями «плохой», неправильной реальности. Ситуация лишь усугубилась, стало хуже.

   Но тогда я счел необходимым поехать и обратиться непосредственно к В. Януковичу и коллегам. Два с половиной часа длилась общая беседа. Виктор Федорович по ходу наших выступлений внимательно слушал, что-то записывал, и потом подвел достаточно веское и сжатое резюме, что меня порадовало и удивило, показало живой обобщающий ум. Но, как в том анекдоте, и что это ему и нам дало? Наши суждения не были востребованы никак.

— Может, ничего ужасного в отсутствии общего мнения относительно вектора развития Украины и нет? Может, как существование западников и славянофилов с почвенниками, желание одних идти в Европу и нежелание других рвать с Россией — это всего лишь широкий кругозор общества в целом? И узкий — отдельных граждан?

— Это извечный обмен. Мы помним это по отъезду того же Герцена, который лет тридцать в Лондоне звонил в свой «Колокол» и указывал, как нам тут жить. Спор славян между собой — известная, старая история. Западники и славянофилы отчетливей проявились у нас, в Российской Империи, в первой половине XIX века. В этой дискуссии ничего плохого нет. Но Петр Великий в ней активно поучаствовал, ломая Россию через колено и прививая так называемые «европейские ценности».

   Об этом можно говорить и думать по-разному. Но здесь, на Украине, мы, в частности, обязаны также помнить, что УССР потеряла миллионы жизней в годы Великой Отечественной войны. Если у новейшей истории Украины теперь новые герои и ставятся памятники убийцам, у которых руки по локоть в крови, — я имею в виду Шухевича, который сказал, что ради националистической жовто-блакитной цели можно бы и потерять миллионов двадцать соотечественников, то тогда я являюсь врагом этой адской доктрины и буду яростно этому сопротивляться.
   Консенсус же — может быть лишь внутри парадигмы Русского Мира. Хотим ли мы сближаться с Европой? Допустим. В безвизовом смысле. Хотим ли мы взять что-то лучшее у Европы? Принимается. Хотим ли мы привнести к нам тот распад, которому европейцы сейчас подверглись — однополые браки, ювенальную юстицию, женщин-епископов, на фоне рушащегося католицизма? Если мы против, тогда мы должны оставаться в своих разумных берегах.  

   Князь Александр Невский ответил восемь веков назад посланцам Рима, католикам: «Сии все добре сведаем, а от вас учения не приемлем». Отчего мы должны предать отчий выбор? Нельзя предавать.

   Русский князь Данила Галицкий в результате мучительного выбора папский королевский венец принял, и его княжество распалось почти сразу после его кончины.
   Так вот, у нашего огромного сообщества, которое называлось Российской Империей, есть система ценностей, избранная нашими прапращурами тысячу лет назад. И мы ее можем предлагать всему остальному миру. Можем и дискутировать — в деталях. Но когда идет дикая ломка, направленная на откол Украины от России, тогда мы наблюдаем воплощение в жизнь (читай - смерть) плана Гитлера, который уверял, дескать, что Россию мы повалим, когда отколем от нее Украину и Белоруссию. Что и осуществляется — активно и достаточно успешно. Чем все это закончится? Увидим.

— К финалу интервью некоторые читатели наверняка захотят спросить нечто в духе «с кем вы, мастер культуры?» Как называется ваша Родина? Какую страну вы любите?

— Отвечаю. Я родился в СССР и в этом смысле я сын огромной неделимой страны, выстроенной ценой больших потрясений нашими предками за сотни веков. Для меня Россия и Украина — не два государства, а одно. Та квазигосударственность, которая возникла здесь на территории лимитрофа, осколка Империи, — это временное образование, ни в чем, как видим, не твердое, колеблющееся то туда, то сюда. Для меня Русь — одно целое, один народ, а не три народа, как считают некоторые.

   Для меня Русь наполняет русский народ, в котором три ветви, три брата: великорусский, белорусский и малорусский. Я уж не говорю о многонациональной симфонии народов в рамках большой страны, это аксиома.

   Я родился в Харькове, а мои предки — в моем поле зрения полтора столетия — существовали между Харьковом и Белгородом, в котором я тоже прожил семнадцать лет. Это все Южная Русь, единая территория, которая когда-то называлась Слобожанщина. Я люблю Русь, Россию единую.

 

Беседовала Ольга Ранок Специально для Столетия

Источник: stoletie.ru